Читаем без скачивания Несмолкаемая песня [Рассказы и повести] - Семён Шуртаков

Здесь нас заинтересованно выспрашивали: кто мы, откуда, зачем приехали, а удовлетворив свое любопытство, столь же вежливо, сколь и решительно отказывали. «Студэнты? A-а, студэнты… Нэт, нэгде… Тэрраса? Тэрраса есть, но на нэй, панымаэте, нэудобно…» Мы пытались убедить несговорчивых хозяев, что удобно, и даже очень удобно, что готовы ночевать хоть на крыше, но так никого и не убедили. Особенно обидным нам казалось то, что просились мы на ночлег не за так, не за здорово живешь. В Поти мы заработали приличную сумму и были теперь не просто студентами, а богатыми студентами, черт возьми! Знают ли они, что мы ехали сюда из Поти не в каком-то там плацкартном, а самом настоящем купейном вагоне?!

К остановке у перекрестка подошел трамвай. Мы спросили, куда он направляется. Какой-то белобрысый парень в рабочей спецовке сказал, что трамвай идет за город, на берег Куры.

— Но это же как раз то, что нам и нужно! — воскликнула никогда не унывающая Маринка. — Ночуем на каком-нибудь пляже — что может быть прекраснее?!

— Устами этого легкомысленного ребенка глаголет истина! — поддержал Маринку Костя, и мы дружно полезли в задний вагон.

Парень в спецовке сел вместе с нами. Поглядывая на нас и прислушиваясь к нашим разговорам, он, похоже, все порывался что-то нам сказать, да никак не мог осмелиться. Но вот на крутом повороте вагон так качнуло, что Маринка очутилась в объятиях этого парня, все рассмеялись, и он после этого расхрабрился:

— Вы, ребята, я так понял… может, конечно, это вы в шутку, а может, и всерьез… ночевать вам негде?

— Какие там шутки! — хмыкнул Костя.

— А что, у вас есть место? — сразу же перешла к делу Галка.

— Да нет, у нас тесновато, — сокрушенно ответил парень и опять смутился, будто он больше всего и был виноват в том, что нам негде ночевать.

Вспыхнувший было огонек надежды опять погас, хотя такая участливость всех нас тронула.

— А может, вот что… — снова заговорил парень. — Я в подсобном хозяйстве работаю — это следующая остановка — сейчас мы сено заготавливаем, и есть у нас один незавершенный стог…

— Постой, как тебя зовут? — неожиданно перейдя на «ты», перебила парня Маринка.

— Иван, — растерялся тот. — Иван Малыхин.

— Ваня, милый, дай я тебя поцелую! — Маринка и в самом деле чмокнула вконец смутившегося парня. — Да я всю свою сознательную жизнь мечтала хоть раз заночевать на стогу сена.

— Вы слышите, люди: даже самые дерзновенные мечты в наш космический век сбываются! — подхватил Костя. — Урр-ра!

С криком «ура» мы и выпрыгнули из трамвая. А через какие-нибудь пять минут уже были на территории подсобного хозяйства.

Иван разыскал деревянную лестницу, и по ней мы взобрались на стог.

— Сколько раз я слышала от других и произносила сама слово «блаженство», однако смысл его так и оставался для меня отвлеченной абстракцией, — устраиваясь на пахучем сене, разглагольствовала Галка. — Теперь я знаю, что это за штука — блаженство!

После длиннющего и жаркого июльского дня, после всех его треволнений воистину блаженством было вытянуться на свежем, может, только вчера скошенном сене, вдыхать его сладкий аромат и глядеть в иссиня-черное опрокинувшееся над тобой небо.

Сухие травинки покалывали и щекотали лицо и шею, и пришлось подложить под головы наши с Костькой чесучовые куртки: Костька поделился своей курткой с Галей, а я с Маринкой.

Маринке все хотелось излить переполнявший ее восторг, но все устали, и никто не хотел слушать.

— Восторгайся про себя! — посоветовал Костька.

— Сухари вы несчастные! — возмутилась Маринка. — В шашлычной, так вы с Витькой чуть ли не стихами изъяснялись. Низкие чревоугодники! Да такой ночи, может, ни у кого из нас во всей жизни больше не будет!..

Чтобы как-то утешить ее, я сказал тихонько, что насчет ночи она, пожалуй, права и за эти мудрые слова я ее на пасху поцелую.

Огорченный и возмущенный человек на глазах превратился опять в счастливого: так мгновенно переходить от одного состояния к другому могла только Маринка.

— До пасхи… Э-э, до пасхи очень до-олго, — тоже шепотом протянула Маринка, — ты поцелуй сейчас… Нет, так сделаем: ты меня на пасху, а я тебя сейчас…

И не успел я опомниться, как почувствовал мягкие сухие губы Маринки на своих губах, почувствовал, как она прильнула ко мне своим гибким горячим телом. Это было так неожиданно, что впервые за всю нашу поездку я не знал, как себя вести, как поступить. А может, еще и потому чувствовал себя растерянно, что сердцем понимал, что вот сейчас, в эту минуту решается что-то очень для меня важное…

Мне нравилась, мне очень нравилась Маринка. И чем дальше, тем больше. Но у меня почему-то — почему, я и тогда не знал и по сей день не знаю, — у меня не было уверенности, что она именно та, единственная на всей земле, и никакой другой нет и быть не может. Вот этой уверенности у меня не было.

Я совладал с собой и тихонько ласково снял Маринкины руки со своих плеч…

Чудно, непонятно устроен человек! Ведь о том, что сейчас произошло, я, можно сказать, мечтал, мечтал еще с того самого дня, когда в Доме культуры забрызгал краской Маринкин сарафан. А может, даже еще с того вечера, когда мы стояли с ней у вагонного окна. И вот оно свершилось, Маринка сама поцеловала меня. Чего же тебе еще надо, человече?! Зачем ты снимаешь со своих плеч ее руки?

Кругом лежала прекрасная южная ночь. На темном пологе небес сияли белые частые звезды. Казалось, небо здесь ниже, чем у нас в России, потому и звезды крупнее и ярче российских. Вон погляди на Большую Медведицу — висит ее ковш над самым горизонтом, и будь там такой же стог сена — рукой бы можно было ухватиться за ручку ковша… По восточному поверью, из этого серебряного ковша сыплется счастье. Может, какая-то частица его и на наш стог просыплется…

Где-то совсем недалеко шумела Кура. А вот начали свою перекличку петухи.

Маринка спала на моем плече. На сене-то куда бы мягче. Но, видно, ей мое плечо казалось мягче сена. Потому, наверное, что она во мне видела того, единственного, после встречи с которым подводится черта. Для Маринки все было уже решено.

Я такого решения пока еще не принял. Я пока только знал одно: я знал, что такой тревожной и такой счастливой ночи у меня еще не было в жизни и, может, никогда больше не будет…

6

Я обещал Вале сразу же по возвращении в Москву прийти к ней…

…Однако стоило мне сейчас, в своих воспоминаниях увидеть ее в Москве, как мысли сразу перескочили от тогдашней Вали к нынешней, той, что находилась здесь, совсем рядом.

Как это так получается, что чужой, незнакомый тебе человек становится близким, родным, а потом проходит какое-то время, и опять — он тебе чужой и ты ему — тоже. А ведь я с тех пор если и изменился, то очень мало, Валя — тоже, разве стали старше на четыре года. Как же это получается? Как это получилось?

Да, чужие… Чужие?! Тогда почему же присутствие этого чужого так волнует, так тревожит тебя? Почему тебе не спится? Мало того, зачем-то хочется, чтобы и тот, «чужой», тоже не спал, а думал о том же, о чем ты сейчас думаешь.

Так, значит, ничего не изменилось, а осталось, как и было? Нет, изменилось, да еще как изменилось! Но тогда что же, что произошло.

Если что и произошло, так, наверное, не нынче и не вчера, а еще тогда, в те времена, о которых ты только что вспоминал. Спать все равно не спится, давай припомним и то, что было по возвращении с Кавказа.

Вот только что-то вспоминая, мы глядим на прошлое не теми, тогдашними глазами, а нынешними. Бывает, вспомнишь какую-нибудь картинку из детства и этак мудро улыбнешься: ах, какой глупый, какой несмышленый я тогда был… Но при чем тут твоя нынешняя мудрость, зачем тут она? Разве ты не согласился бы променять ее хоть на один день вернувшегося детства, на то счастливое святое неведение, которое, может, и сообщает главную прелесть этой утренней поре нашей жизни?! С годами, узнавая окружающий нас мир, мы — увы! — узнаем не только хорошее… Кто это сказал, что всю свою сознательную жизнь мы то и делаем, что выпалываем цветы своей юности?..

Так что давай попробуем взглянуть в ту дальнюю даль, на то, что произошло четыре года назад, не нынешним умудренным жизнью взглядом, а тем самым, каким глядел ты и на себя, и на Валю, и на все вокруг тогда. Давай забудем и твой приезд сюда, и все эти четыре года. Их нет, этих четырех лет, мы с Валей их еще не прожили. Нам только еще предстоит их прожить.

Я обещал Вале сразу же по возвращении в Москву прийти к ней.

Но день прошел, второй на исходе, а я все никак не соберусь с духом. Будь телефон — как все было бы хорошо: позвонил, сослался бы на какие-нибудь неотложные дела, сказал, что встретимся не сейчас, а через какое-то время — да мало ли что можно наговорить, к тому же еще и заглазно! А тут — хочешь не хочешь — иди.